или почему “батарейный кризис” — экономическое кликушество
Некоторые наивно полагают, будто Илон Маск чуть ли не в одно лицо изобрёл целую индустрию электроавтопрома. На самом деле объективные социо-экономические предпосылки (политическая лихорадка с нефтью, ужесточение экологических норм в связи с глобальным потеплением) сделали возможным то, что ещё лет 15–20 назад казалось каким-то бредом как с экономической, так и с технологической точек зрения. В чем Илон действительно велик, так это в подходе к бизнесу — сначала он умудрился визионерски почуять тренд, а потом нонконформистски начхать на мнение «серьезных инвесторов». Теперь серьезные инвесторы, задрав штаны, пустились догонять Илона, накачивая весь мировой автопром миллиардными инвестициями в производство электромобилей.
Но не будь мировая экономика готова к очередному парадигмальному сдвигу на момент выхода первой Model S, так и осталась бы «Тесла» заштатной фирмочкой в американской глубинке, коей и являлась до прихода Маска.
100 лет на бензине
Почему так, спросите вы. Потому что есть некоторые виды деятельности человека, в которых технический прогресс не играет ведущую роль — там рулят финансы и политика. Те же электрокары, например. История автомобилестроения как раз с них и начиналась в конце 19-го века.
И ездить бы всем нам сегодня на Теслах да чистым воздухом в городах дышать, кабы не поперла в тот момент на рынок дешевая нефть и ее производные. Вот так и вышла задержка с массовым электромобилем лет на сто. Говорят годах в 70-х прошлого века некая автокорпорация в Японии хотела запустить в серию недорогой городской электрокар сугубо для внутреннего рынка, так весь тогдашний мировой капитал восстал: пока не будет выкачан последний баррель нефти — никаких электрокаров!
Но нефть то продолжают добывать и сегодня, скажете вы, и весьма ещё в приличных объемах. Более того, в некоторых не постсоветских странах бензин значительно подешевел за последние несколько лет (в Турции в 2015-м цена на топливо упала вдвое). Неужели же дело только в экологии? Да, экологический вопрос подняли очень остро. И это выгодно определенным силам калибром поболе «Гринпис». Однако это лишь сопутствующий фактор. Главное, что пришло время следующего технологического скачка.
Paradigm Shift
Ещё в начале нулевых какой-то министр то ли природных ресурсов, то ли экономики какой-то из стран Персидского залива говорил, выступая перед студентами, чтобы те срочно осваивали новейшие технологии и на нефть не рассчитывали. Каменный век, говорил министр студентам, закончился не из-за нехватки камней, а потому что люди освоили обработку металлов, изменив тем самым весь экономический уклад. Вот так и наша нефть станет ненужной скорее рано, чем поздно, когда человечество подойдет к следующему парадигмальному сдвигу в технологиях и экономике.
Прошло совсем немного времени и, как видим, слова того министра начали сбываться на наших глазах: скачкообразное развитие технологий альтернативной энергетики меняет статус нефти, нравится это нефтезависимому мировому олигархату или нет. Теперь на роль «крови экономики» претендуют редкоземельные и цветные металлы — кобальт, никель, литий, медь, марганец. Именно они являются основой «аккумуляторной» или, как ее ещё называют, пост-нефтяной экономики. И вот здесь нам предстоит увидеть крайне занимательный феномен, сопоставимый по своему онтологическому напряжению с противостоянием столетней давности между электромоторами и бензиновыми двигателями.
Cobalt Crunch
Речь идёт о противостоянии новой технологии глубоководной добычи цветных металлов с упорно ей сопротивляющейся «сухопутной» горнодобывающей отраслью.
Наиболее остро этот вопрос возник в общественном дискурсе совсем недавно. Пару месяцев назад в Твиттере начал гулять хештег #cobaltcrunch, который можно условно перевести как «кобальтовый голод». И появился этот термин на волне некой двойственности текущего момента: с одной стороны мы наблюдаем бурное развитие электромобилей, ветряных и солнечных электростанций, систем хранения электроэнергии вроде Gigafactory того же Илона Маска, а с другой стороны производители аккумуляторных батарей начинают искать замену кобальту, поскольку традиционная горнодобывающая отрасль не справляется с запрашиваемыми объемами. Причём не справляется настолько, что многие уже говорят о так называемом «батарейном кризисе», когда спрос на «батарейные металлы» превышает предложение в разы и даже на порядки.
Реинкарнация модерна
Понятное дело, что ситуация эта по факту возникла не вчера — хоть и впечатляют темпы развития электроиндустрии, но все же мы имеем дело с достаточно крупносерийным производством, где планирование и снабжение стоят далеко не на последнем месте. Почему же тогда Панасоник (поставщик батарейных блоков для Тесла) разводит руками и заставляет Илона Маска лично заниматься поиском предложений по батарейным металлам в Чили, Австралии и вообще везде, где кто-то заявляет о наличии запасов кобальта? Почему автогигант Фольксваген замораживает 40 миллиардов (!) евро в качестве законтрактованного объема покупки кобальта на ближайшие несколько лет? Почему мировой горнодобывающий динозавр Гленкор, не считаясь с расходами на “умащивание” местных властей, рвется увеличить свою добычу в Конго (а там, на минуточку, гражданская война уже десятки лет идет), где якобы находятся более половины мировых запасов кобальта?
Ситуация выглядит особенно странно именно сегодня — в эпоху посткапитализма, когда спрос уже давно не рождает предложение, а все происходит точно наоборот. Вспомните хотя бы ежегодное помешательство фанатов Эппл, когда в продажу поступает очередной новый гаджет — именно маркетинговый гений Стива Джобса породил в свое время образ «нового айфона», спускающий крючок консьюмеристской пандемии. И вот в такие то времена спрос на материальный актив, более того — на сырье с точки зрения промпроизводства, вдруг начал превышать предложения во много раз! Прямо классический индастриал начала 20-го века.
Светлое электробудущее
Публично кризис признают не все. Блумберг радостно «вангует» о триллионных инвестициях в электроэкономику до 2030-го года, о миллиарде электромобилей и полной победе над мировой нефтезависимостью. В оптимистических предсказаниях, правда, встречаются довольно скругленные упоминания о том, что если дело пойдет такими темпами, то человечеству понадобится примерно раз в 10 больше редкоземельных металлов, чем добывается сегодня. Но никто из «экспертов и аналитиков» даже не пытается объяснить, где ж их взять.
А взять их в таких объемах попросту негде, если рассматривать добычу редкоземельных металлов с классической позиции континентальной добычи.
То есть разведанные и фактически разрабатываемые запасы редкоземельных металлов, конечно, существуют. Та же Австралия готова предоставить еще 280 тысяч (тысяч!) гектар под открытую разработку литий-содержащих минералов. Плюс кобальт в Конго, Аргентине и Чили. Плюс традиционная добыча никеля в России, Малайзии и на Филиппинах. С Филиппинами, правда, не все так гладко как до 2017-го года, когда президент Дутерте внял голосу местного населения, страдающего от недостатка питьевой воды, и забанил открытые разработки никеля там, где они съедали артезианские скважины. Получилось 40% всех шахт. Страна откатилась с первого места в мире по добыче никелевой руды на пятое. Но Дутерте обещает на этом не останавливаться, выдавая вполне гринписовский дискурс о вандализме открытых разработок в контексте островного государства.
Перспективы суши
В общем, если учесть все известные на сегодняшний день запасы, то в перспективе до 2030 года можно добывать под миллион тонн батарейных металлов в год, где львиную долю составит литий. Это неплохо. Но с учетом темпов развития современной электроэкономики понадобится миллионов 5–6. А принимая в расчет намечающийся бум строительства заводов по производству батарей и аккумуляторов, то закладывать нужно миллионов 8–10. Математика тут проста: если электромобилей до 2030-го планируется выпустить 125 миллионов, то это это в 8 раз больше, чем выпускается сегодня. Значит и спрос на батарейные металлы вырастет в 8 раз.
А если прибавить ветряки, Gigafactories, солнечные гриды, смартфоны и прочую батарейно-зависимую технику? Один промышленный ветряк просит до двух тонн редкоземельных металлов, где 200 кг только кобальта…
Соответственно, мы имеем опять двойственную ситуацию: если горнодобывающая промышленность сейчас срочно напряжется и начнёт выдавать на гора литий и кобальт в необходимых на сегодняшний день объемах, то в текучке всем должно бы хватить. Однако, на это нужно время. И за это время сектор электроиндустрии, скорее всего, пойдёт в своём развитии гораздо дальше возможностей горнодобывающей отрасли. Потребности, как говорится, опять превысят возможности.
Будет не хватать
Но есть ещё более важный и печальный аспект этой проблемы — континентальные запасы редкоземельных металлов ограничены известными на сегодня объемами. И они невозобновляемы! То есть, исчерпав к 2030-му году эти ресурсы, земляне упрутся в действительно серьезный минеральный кризис планетарного масштаба. Да, можно будет попробовать поискать в Антарктиде, где очень холодно и куда ООН никого почти не пускает с 1949 года по непонятным причинам (ученые не в счёт — их там слишком мало в масштабах континента). Можно будет пройтись по сибирским просторам, где никель наверняка имеется и где Россия пока особо не развернулась с добычей чего бы то ни было кроме нефти и газа. Но все это лишь паллиативы, способные в лучшем случае отсрочить кризис лет на 10–20.
Итого, году к 2050-му мы имеем гарантированную остановку производства электрокаров, ветряков, летающих такси и прочей батарейно-зависимой техники будущего. Что-то, конечно, будет двигаться благодаря технологиям рециклирования, но вряд ли можно рассчитывать на миллионы тонн в год.
Космос нам не поможет
Есть космисты-романтики, всерьёз говорящие об астероидной добыче полезных ископаемых. Дескать лет через 20–30 у землян появятся такие космические технологии, что все, от воды с Луны до бриллиантов из пояса астероидов, мы будем привозить из космоса.
Не хотелось бы охлаждать столь благородные порывы, но исходя из исторической перспективы освоения космоса за последние 50 лет, успехи космонавтики оставляют желать лучшего — после “Апполонов” мы так и не добрались до Луны в промышленных масштабах. Откуда вдруг возьмутся супертехнологии астероидной добычи — непонятно. Тема эта интересная, далекие перспективы бесспорно имеет, но в горизонте ближайших десятилетий годится разве что для Голливуда. Именно американская киноиндустрия и личная харизма Илона Маска создают у обывателей ощущение скорой победы над космическими пространствами — уж Марс то мы точно заселим к 2050-му. Не исключено, что первые колонии на Марсе к тому времени будут существовать. Но дай им Бог себя необходимым обеспечить, не то что миллионы тонн руды на землю отправлять.
В сухом остатке мы имеем глобальный минеральный голод через 20–30 лет, если смотреть на вещи трезво и прагматично.
Так ли все мрачно?
А вот здесь то и кроется ошибка. Все наши предыдущие допущения построены на неверных вводных. Вернее они верны, если не учитывать мировой океан. И дело здесь не в том, что в океане нет полезных ископаемых или их запасы неизвестны, а рентабельность их добычи отрицательная. Все как раз наоборот — даже те 15% океанического дна, которые удалось более-менее изучить и закартографировать на сегодняшний день, демонстрируют запасы в сотни миллионов тонн редкоземельных металлов в форме так называемых конкреций и корок.
Информация эта находится в открытом доступе в интернете, в том числе и на официальном сайте ООН-овского Органа по Морскому Дну — организации специально созданной для контроля за разведкой и добычей полезных ископаемых за пределами двухсотмильной экономической зоны прибрежных государств. Более того, тема глубоководной добычи имеет вполне бородатую историю, сравнимую по возрасту с историей космонавтики.
Проблема почти полного игнорирования глубоководной добычи минералов мировой общественностью имеет несколько специфических причин.
Дело в дискурсе
Сначала поясним, как же так получилось, что среднестатистический землянин никогда не слышал ни о колоссальных запасах минералов на морском дне, ни о существующих и развивающихся технологиях их добычи.
Чтобы скрыть эту тему от широкой публики не требуется никаких особых ухищрений. В век информационных технологий существование чего бы то ни было зависит не от фактического наличия этого чего-то, а от его присутствия в дискурсе. Приём простой и крайне эффективный: если хочешь, чтобы предмет или явление не существовали для широкой аудитории — убери его из контента СМИ. Если о глубоководной добыче металлов сегодня практически никто не говорит за редчайшим исключением, стало быть это выгодно хозяевам дискурса. Речь идёт не о контент-гигантах вроде Гугл или Фейсбук — они лишь инструменты. Имеются в виду те, кто контролирует информационные потоки, то есть те, кто попросту платит за формирование того или иного общественного дискурса.
Кому это выгодно?
Не будем вдаваться в конспирологию — этого не требуется. Обычный здравый смысл подсказывает, что раскачивание темы батарейного кризиса было бы невозможно в контексте миллиардов тонн минералов на морском дне. Тут два взаимоисключающих фактора — либо кобальтовый голод, либо глубоководная добыча. За последний год цена на кобальт взлетела на мировых биржах в четыре раза.
Трейдеры предсказывают ещё десятикратное увеличение до 2025-го года при сохранении имеющегося статус кво в горнодобывающем секторе. Не нужно иметь семи пядей во лбу чтобы понять, кто является конечным бенефициаром складывающейся ситуации. Это точно не Илон Маск и прочие производители электромобилей. И конечно же не потребительский рынок. Это те транснациональные корпорации, которые контролируют практически всю континентальную добычу редкоземельных металлов. И их финансовых и организационных возможностей, понятное дело, хватает, чтобы глобальные информационные потоки обходили стороной тему глубоководных залежей цветных металлов. Представьте, что будет с акциями ведущих мировых майнеров если на рынок начнет обильно поставляться дешевый океанический кобальт. Ведь сегодня для того, чтобы прокачать стоимость своих акций в разы, горнодобывающей компании достаточно просто заявить, что у нее есть дополнительный кобальтовый потенциал.
Хорошо, что есть вода
О каких же объемах цветмета из океана идет речь? Может тема не стоит выеденного яйца, уж коль скоро серьезные люди из горного бизнеса так упорно ее игнорируют? Может весь дискурс океанической добычи не более чем спекулятивный популизм а-ля астероидный майнинг?
На первый взгляд человеку трезвомыслящему, но далекому от темы, может показаться, что за подтвержденными данными о десятках и сотнях миллионов тонн редкоземельных металлов на дне океана скрывается какой-то подвох. Ведь после 50 лет исследований уже можно было бы начать и коммерческую добычу, если дело это рентабельное с сугубо капиталистической точки зрения? Но вот именно в капитализме вся и проблема.
Дело в том, что человек — животное сухопутное. Мы роем землю, на которой живем, уже сотни, если не тысячи лет. И не будь большая часть поверхности планеты покрыта водой, то и ее мы давно изрыли бы шахтами да рудниками. Вода замечательна тем, что до поры скрывает от человечества несметные минеральные богатства, как-бы консервируя их для будущих, более смекалистых и бережливых поколений. А еще вода океанов делает то, что в воздушной среде невозможно — она осаждает растворенные минералы, постоянно возобновляя запасы полезных ископаемых на морском дне.
Но поскольку весь экономический уклад текущей цивилизации завязан на сушу, ситуация с глубоководной добычей металлов прямо аналогична антагонизму бензина и электрокаров — пока не будут исчерпаны все сухопутные запасы цветных металлов, а следовательно, пока не перестанет приносить горнодобывающий бизнес прибыль своим центральным игрокам, никто из них не начнет вкладывать деньги, время и энергию в технологии океанической добычи.
Это капитализм, господа!
Здесь имеет место сугубо капиталистический подход, выраженный еще Гоббсом в его знаменитом “человек человеку волк”. Горнодобывающие корпорации прекрасно осознают, кто будет рулить всей электроэкономикой ближайшего будущего, контролируя поставки батарейных металлов на мировой рынок. Они помнят столетие доминирования нефти и те баснословные барыши, которые контроль над нефтегазовым сектором приносил (и приносит пока еще) главным углеводородным монополистам. Ведь в перспективе текущего электротренда, всего через десяток лет можно будет ставить на колени целые государства, перекрывая им доступ к “аккумуляторному” ресурсу. Как, скажите, при таком раскладе можно всерьез надеяться на освоение мейнстримным горнодобывающим пулом минеральных запасов мирового океана? Думаете основные игроки этого рынка не знают о триллионах долларов, лежащих в конкрециях и кобальт-содержащих корках на дне океана? Да CEO горнодобывающих транснациональных гигантов должны ежедневно Богу свечку ставить, за то что практически неисчерпаемые океанические ресурсы покоятся под трех-пяти километровой толщей воды, физически ограничивающей к ним доступ всем желающим!
“…сундуки лежат открыты”
Предварительные но заслуживающие доверия разведданные говорят, что в зоне Кларион-Клиппертон — участке морского дна в 6,5 миллионов квадратных километров между Гавайями и Мексикой — находится более 100 миллионов тонн только кобальта, что раз в 50 больше, чем все известные запасы этого минерала на суше.
Он представлен там в форме так называемых нодул (или конкреций) и корок — спрессованных осадочных пород, по виду и размеру напоминающих картошку.
Средняя концентрация кобальта в этих “картофелинах” составляет 0,5%. То есть из тонны нодул можно извлечь 50 кг кобальта. Много это или мало? Это в разы больше, чем извлекается кобальта из породы при сухопутной добыче. Но как насчет рентабельности? Самое примечательное свойство океанической руды в том, что ее не нужно, в буквальном смысле, копать — нодулы лежат на поверхности морского дна, будто разбросанные там чьей-то щедрой рукой.
Поэтому процесс глубоководной добычи кардинально отличается от добычи на суше — нодулы нужно просто собирать, аккуратно поднимая их с морского дна. Ни бурения, ни отвалов породы, не гигантских котлованов. Процесс больше похож на уборку урожая на полях или на сбор грибов.
Пучина против технологий
Единственная и главная техническая трудность глубоководного сбора надул — глубина. Наиболее богатые залежи находятся на глубинах от трёх до шести километров. А это давление в 300–600 атмосфер. Хотя сегодня уже существуют аппараты, ныряющие и в Марианскую впадину на глубину в 11 километров. Но это наука, а что с точки зрения коммерческой?
Тут многое от конкретной технологии зависит. Например, промышленный комбайн для сбора нодул UV300 от Krypton Ocean Group это, по сути, беспроводной глубоководный лифт с нулевой плавучестью, который может автономно погружаться и всплывать, поднимая на поверхность до 300 тонн нодул за одно 4-х часовое погружение. Его силовая установка, работающая на электричестве от кислородно-водородных топливных ячеек, затрачивает на разовое погружение 9 МВт электроэнергии.
Пусть в добытых нодулах не будет ничего кроме породы и кобальта (хоть это и не так на самом деле — в них содержаться и другие металлы, в основном марганец). Значит за каждое погружение можно в среднем поднять 1.5 тонны кобальта. А это по нынешним ценам примерно 130–150 тысяч долларов. В сутки такой комбайн может сделать 4 погружения. Итого 6 тонн кобальта. А если комбайн не один? Дальнейший подсчет рентабельности в данном контексте роли не играет — и так понятно, что дело это прибыльное, мягко говоря.
А что же другие?
Нельзя сказать, что вообще никто не занимается разработкой технологий глубоководной добычи. Говорят, что даже “Локхид Мартин” ведёт разработки в этой области, но держит их в секрете. Однако активно и публично заявляют о подобных технологиях всего несколько компаний, которых можно пересчитать по пальцам. В масштабе планеты это действительно почти что ничего.
С одной стороны, такое положение вещей имеет свои плюсы — технологическая сложность создания глубоководных аппаратов промышленной добычи не пускает в эту сферу мошенников и всяких образованцев, способных маргинализировать и «запопсить» тему. С другой стороны, достаточно наукоемкое производство техники для реального сектора требует не только серьезной научно-технической базы, но и весьма внушительных инвестиций на немалые по нынешним временам сроки. С организационной же точки зрения должны присутствовать государственное мышление и визионерский талант.
Made in China
Судя по проскакивающей в СМИ информации, Китай всерьёз взялся за эту тему. Китаю в государственном мышлении не откажешь — тамошнее правительство, например, забанило крипто-спекуляции, зато наукоемкие отрасли продолжает субсидировать весьма обильно. Плюс Китай — мировой лидер как по производству нержавеющей стали (это никель), так и в сфере современной электроиндустрии (это кобальт, медь и литий): 90% всех электроавтобусов производится именно в Китае, рынок китайских электромобилей насчитывает уже десятки брендов, Китай лидирует и в сфере солнечной и ветроэнергетики.
Соответственно, для тех, кто в теме совершенно ясно зачем Китай застолбил за собой самый большой участок морского дна — 86 000 квадратных километров. Минеральная независимость является для Срединной Империи не декларативной характеристикой на бумаге, но фактором доминирования в мировой экономике. Разразившиеся недавно торговые войны с Америкой демонстрируют, что китайцев «на слабо» уже не возьмёшь. А поскольку Китай не сильно зависит от спекулятивной парадигмы современного западного капитализма, он может заниматься глубоководной добычей минералов, не заглядывая в рот транснациональным горнодобывающим монстрам.
Никто не виноват. Но что делать?
Как же быть компании-разработчику технологии глубоководной добычи, если она находится не в Китае, если местное правительство напрочь лишено государственного мышления, если венчурный капитал не реагирует на перспективу разработки глубоководных комбайнов, будучи не то чтоб «не в курсе», но имея перед глазами массу более вкусных направлений в тактической перспективе? Да и вообще, каким образом можно достучаться производителю «железяк» до современного человечества, плавно но безвозвратно уходящего в цифровой виртуал?
Можно пойти разными путями от стоического терпения в ожидании, когда человечество само дозреет, до агрессивного маркетинга и эпатажа в СМИ. Но наиболее целесообразным все же представляется комбинированный подход, где могли бы сочетаться на первый взгляд несочетаемые тенденции и явления современной экономики. Что если попытаться увязать разработку глубоководной добычи, как реального сектора, с некой технологией или продуктом из сектора виртуального? Что если предоставить обычному среднестатистическому гражданину возможность поучаствовать в рынке, дотоле закрытом для широкой аудитории — добыче и торговле цветными металлами?
Задача состоит в том, чтобы раскачать тему глубоководной добычи нетривиальными средствами но с опорой на тривиальнейшее желание миллионов простых людей заработать. И в наш век информационных технологий для этого нет ничего более эффективного чем многопользовательский софтверный продукт, основной функцией которого станет посредничество между массой сингулярных микро-инвесторов и реальным сектором глубоководной добычи. Предоставляя миллионам людей возможность наполнять рынок цветными металлами с дна моря, подобный проект имеет шанс, с одной стороны, пробиться сквозь пелену молчания в общественном дискурсе, а с другой — обойтись без привлечения крупного капитала.
И ещё одна черта должна быть присуща такому софтверному продукту — геймифицированность. Весь цифровой контент, в котором вращается современный человек, геймифицирован так или иначе: мы тапаем, кликаем и скролим, постоянно играя со своими гаджетами в онлайн покупках, общении через мессенджеры, в учебе и работе на различный вебсайтах. Грубо говоря, весь нынешний юзер-экспириенс вырос из тетриса. И чем больше степень игровой вовлеченности, тем успешней продукт.
Игра — как — …
А теперь попытаемся сформулировать тип такого продукта по популярной нынче формуле «что-то — как — что-то», самым известными примером которой является SaaS — Software-as-a-Service. Итак, у нас должна быть платформа, посредством которой микро-инвесторы получают доступ к добыче полезных ископаемых с дна океана. Ничто не мешает воплотить ее в форме компьютерной игры. Поэтому мы имеем «компьютерную-игру-как-интерфейс-инвестирования-в-глубоководную-добычу». Вот так длинно и, на первый взгляд, неуклюже это может звучать.
Представим многопользовательскую браузерную игру-стратегию вроде Варкрафта или Фермы, где игроки попадают на глубоководный добытчик и ведут поиск и подъем металлосодержащих нодул. Они добывают виртуальный металл, который впоследствии обменивают на… нет, не на деньги, баллы или что-то привычное. Они обменивают виртуальный кобальт на реальный кобальт, который добыт со дна моря и зарезервирован для них на одной из бирж цветных металлов компанией-добытчиком, которая в конечном счете является бенефициаром этой затеи.
В чем же интерес компании из реального сектора глубоководной добычи? Как подобная игра может ей помочь в развитии бизнеса помимо, разве что, популяризации темы? И почему, собственно, миллионы геймеров по всему миру должны «купиться» на такой пусть и оригинальный, но вполне приземленный сюжет?
Гибридное решение
Здесь нужно понять функционал игры-как-инвестплатформы и алгоритм взаимоотношений всех участвующих сторон. А начать следует с формулировки целей и задач продукта:
- Фан. Люди играют в игры потому, что это развлекает и приносит удовольствие. Пусть теперь помимо удовольствия игра приносит ещё и материальную выгоду;
- Микро-инвестирование. Дать возможность игрокам пустить в рост небольшие суммы денег без необходимости становится держателем акций той или иной горнодобывающей компании. Пригласить миллионы людей в сферу инвестиций в реальный сектор экономики;
- Продвинуть глубоководную добычу металлов с помощью постоянной ее подпитки средствами из виртуального сектора. Запустить циклический процесс обмена активами между компанией-добытчиком цветмета и интернациональным сообществом микро-инвесторов;
- Создать дополнительные социальные лифты, выявляя прирожденных коммерсантов и руководителей в процессе игровой и инвестиционной деятельности и приглашая их на должности в фактически работающий горнодобывающий бизнес;
- Переформатировать в конечном итоге глобальную индустрию добычи полезных ископаемых, введя глубоководную добычу металлов как экологически дружественную технологию, способную обеспечить человечество минералами на неопределенно длительный срок.
Вовлеченными сторонами в таком проекте будут выступать три субъекта: комьюнити геймеров-инвесторов, платформа-как-продукт-и-предприятие, компания-добытчик металлов с морского дна. Сама же платформа должна иметь три слоя или уровня взаимодействия.
- Игровой уровень или геймплей, который предоставляет игрокам сценарий игры, миссии и опции.
- Слой крипто-актива, посредством которого будет осуществляться транзит средств от игроков к компании-добытчику и обратно
- Инвестиционный интерфейс, позволяющий совершать различные транзакции и преобразования виртуальных активов в реальные и наоборот.
Это не то, что вы подумали
Увидя в названии второго уровня слово “крипто” многие могут разочарованно протянуть: “а-а-а, так это ICO, очередные мошенники-криптовалютчики”. И будут неправы. Задача платформы как раз уйти от таких форм краудфандинга как ICO и IPO. И ключевым фактором здесь выступает реальный сектор добычи. К тому же, именно софтверный продукт, а не криптовалюта стоит в центре проекта. То есть в платформе главное — игра, а крипта исполняет служебную, сугубо инструментальную роль унификации движения активов между столь разнородными участниками проекта, как “реально-секторный” добытчик металлов и “виртуально-секторный” геймер-инвестор.
Теоретически, можно было бы обойтись и без внутриигрового крипто-актива. Но зачем усложнять себе жизнь в перспективе противоречий между различными национальными законодательствами и налоговыми регуляторами? Ведь игра подразумевает геймеров со всего мира, а инвест-интерфейс — приведение различных фиатных и крипто валют к какому-то единому унификатору, или эталону стоимости, который легко перевести в реальный металл, фиат или крипту. Уж если технология блокчейн изобретена и пользуется популярностью, то отказываться от столь гибкого инструмента peer-to-peer транзакций глупо и нерационально.
Поэтому в игре все расчеты должны производится посредством внутреннего игрового крипто-актива. Пусть он называется Krypton или KPTN — принятое в токен-экономике сокращение названия криптовалюты. Предприятие-владелец платформы (или игры) эмитирует этот актив и обеспечивает его движение и трансформации между всеми участниками процесса. Иными словами, KPTN играет в игре ту же роль, что и любая национальная валюта в денежно-кредитной системе страны.
Что до геймплея, то его окончательный вариант должен разрабатываться профессиональной компанией-разработчиком компьютерных игр, которая, кстати, приглашается к сотрудничеству. Основной же сценарий вполне подробно расписан и продуман с точки зрения взаимоотношений геймеров и их возможных миссий в контексте осуществления не только игровой, но и инвестиционной деятельности.
Алхимия активов
Однако наиболее интересным с точки зрения жизнеспособности всего проекта в целом является механика монетизации игрового контента. Имеется в виду ответ на вопрос: каким образом некий виртуальный кобальт, добытый геймером в процессе игры, может превратиться в реальный металл, и кому, собственно, будет интересно за это платить?
Чтобы ответить на это, прямо скажем, “не-одномерный” вопрос, нужно увидеть схему движения активов внутри платформы и понять, на чем зарабатывает каждая из участвующих сторон.
Активов , как виртуальных, так и реальных, предполагается несколько. Это фиатные и крипто валюты, перемещающиеся от геймеров-инвесторов в игру путем преобразования в KPTN; это часть вычислительной мощности компьютеров игроков, как-бы “инвестируемая” геймерами в платформу для пулового майнинга какой-нибудь крепкой криптовалюты (скорее всего ЕТН); это платные игровые опции, улучшающие игровые и финансовые возможности майнеров, которыми распоряжается не только платформа, но и сами геймеры в процессе внутриигрового бизнеса — лизинга виртуального оборудования; это виртуальные металлы, которые добываются геймерами в процессе игры и которые впоследствии можно обменять на опции, KPTN, “стороннюю” крипту или реальный металл; это реальный металл, который добывает в океане компания-добытчик и преобразовывает в дивиденды геймеров-инвесторов, продавая металлы на международном рынке.
Тщательно продуманный алгоритм монетизации виртуального игрового контента достаточно подробно расписан и выложен для ознакомления с примерами и расчетами.
Кто и за что?
Если посмотреть на схему получения прибыли каждой из сторон, то можно заметить, что наибольшее количество связей имеет именно платформа. Она же несет и наибольшую ответственность, сглаживая риски как геймеров-инвесторов, так и компании-добытчика. При этом игра, как таковая, является самодостаточным коммерческим продуктом.
Подводя итог, можно определить конечное назначение такой игры-инвестплатформы как:
“Перманентное субсидирование компании-добытчика металлов средствами огромного количества микро-инвесторов, привлекаемых к взаимодействию с реальным сектором глубоководной добычи через участие в компьютерной игре, технические средства и структура которой позволяют осуществлять трансформацию, перемещение и умножение реальных и виртуальных активов в процессе мультивариантного взаимодействия виртуального контента и реальной производственно-коммерческой деятельности”.
Следовательно, отвечая на вопрос, почему миллионам геймеров со всего мира должна понравится игра в глубоководный майнинг металлов, следует рассматривать данный софтверный продукт как гибридное решение — здесь игрок не просто игрок, но и инвестор, а игровой контент не просто геймплей, но и инструмент зарабатывания денег, причем денег, обеспеченных реальными цветными металлами, стоимость которых со временем будет только расти в свете уже имеющего место и продолжающего набирать обороты спроса на т.н. “батарейные металлы” — новую нефть грядущей пост-нефтяной экономики.
Если гора не идет к Магомету
Так все-таки существует “батарейный кризис” или нет? И есть ли смысл кому-то морочить голову с созданием подводных комбайнов для сбора металлосодержащих нодул с морского дна? И к чему эта суета и умственное напряжение с разработкой игровой инвестиционной платформы, если никому это не интересно?
С геологической точки зрения никакого кризиса цветных металлов нет и быть не может поскольку есть мировой океан с его несметными минеральными сокровищами. Лет эдак через тысячу мы может и исчерпаем его богатства, и то не факт, ибо океан имеет механизм самовосстановления в исторической перспективе.
Но с коммерческой точки зрения таковой кризис присутствует, как экономический популизм, льющий воду на мельницу биржевых спекулянтов. Рано или поздно он схлопнется, как и всякий популизм, под действием объективной необходимости в гораздо больших объемах цветмета для нужд экономики. Тогда тот, кто первым “выкатит” на рынок металлы из морских залежей, сорвет банк. И ждать этого момента осталось совсем недолго с точки зрения текущей динамики процесса. Поэтому время для активной работы над технологиями глубоководной добычи уже настало.
А если крупный капитал еще не видит в теме морского майнинга перспективы, то пусть он и остается погруженным в собственные суждения — дело то обычное — смотрите историю “Теслы”.
Поэтому “игра-как-платформа-микро-инвестирования-глубоководной-добычи” имеет и смысл и содержание в перспективе происходящего на наших глазах парадигмального скачка в виртуальную пост-экономику, покоящуюся, тем не менее, на экономике реальной с ее минералами и “железяками”. И именно в тренде децентрализации пусть происходит развитие технологии глубоководной добычи, когда миллионы “как-бы не-инвесторов” включаются в игру в самом буквальном смысле слова.
И да, мы будем благодарны за любые рацпредложения от широкой аудитории. Связаться с нами можно через:
Твиттер, Фейсбук, Линкдин, сайт, почту.
Как раскулачить Нептуна was originally published in Extractive Industry 2.0 on Medium, where people are continuing the conversation by highlighting and responding to this story.